Российское Трансгуманистическое Движение

Грохочущая за окном революция сверхтехнологий превращает человека в творца все более могущественных инжинирингов, клонингов, компьютингов. Благодаря этой революции человек получил доступ не только к « ядерной», но и к «биогенетической» кнопке.

В какую экзистенциальную ситуацию ввергнет цивилизацию творец сверхтехнологий, если случайно нажмет «биогенетическую» кнопку?

– В ситуацию тотальной биовласти ?

– Или же – в ситуацию антропологической катастрофы ?

Трансгуманистические грезы

Интеллектуалы, которые верят в науку как в надежного гаранта человеческого бытия в стремительно изменяющемся мире, именуют себя трансгуманистами (т.е. гуманистами, трансгрессировавшими ограниченности нововременного гуманизма). Философия, которую они исповедуют, возникла на волне энтузиазма, порожденного серией дерзновенных взломов таких природных хранилищ энергетических, вещественных и информационных ресурсов, как атом, атомное ядро, молекула жизни (ДНК) и др.

Взломы, о которых идет речь, имеют громадное экзистенциальное значение. Открыв человеку доступ не только к несметным запасам стратегических ресурсов, но и к самым фундаментальным первоосновам мира живого, они кардинально изменили историческую эволюцию не только социального космоса, но и эволюцию планетарной жизни во всей ее необозримой тотальности. После этих взломов человек приобрел реальную возможность перестраивать мир живого и свою собственную биогенетическую природу не по заветам Бога-Творца, а так, как ему велит его разум, воображение, мораль.

Утверждая в качестве верховной ценности бытия не Бога, а человека (существа, в общем-то, с весьма несовершенными моральными качествами, но свободно распоряжающегося чудовищно могущественными наукоемкими технологиями), философия трансгуманизма провоцирует человека осуществлять весьма рискованные проекты преображения всего ландшафта бытия. А это значит, что трансгуманизм вступает в идейное противоборство с христианским дискурсом о мире жизни и положении человека в нем.

В многовековом религиозном дискурсе доступ человека к миру жизни жестко литимитрован. Во второй главе Книги Бытия говорится: «И вырастил Господь Бог из земли всякое дерево, желанное на вид и хорошее для еды, и дерево жизни посреди сада, и дерево познания добра и зла» . . . И повелел Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева сада ешь. А от дерева, что посреди сада, не ешь, ибо, когда поешь от него, смертью умрешь» (1).

В трансгуманистическом дискурсе о мире жизни и положении человека в нем все эти нравственные запреты отброшены. Инициаторы этого дискурса убеждены, что человек, ставший творцом нано-био-гено-нейро-инфо-компьютерно-сетевых сверхтехнологий , имеет полное право ради обеспечения человечества стратегическими ресурсами по своей воле преображать всю библейскую флору и фауну, беспредельно расширять экзистенциальные границы человеческого бытия.

Для приверженцев трансгуманизма нет ничего аморального в том, что биотехнологии нашего времени используют «Древо жизни» в качестве своеобразного «сырья» для «индустрии», перерабатывающей наследственную информацию, закодированную в генах живых организмов и предопределяющей биологические качества трансгенных животных, растений, микроорганизмов, молекул жизни (ДНК). Недалеко то время, когда появятся фабрики по производству биологических устройств. Сегодня их называют термином «bio-fab». Bio-fabы аналогичны предприятиям по созданию электронных микросхем. После их появления развитие биоинженерии будет столь же стремительными, как то, что не так давно наблюдалось в области микроэлектроники .

Модернизируя « bio-fab - индустрию » , редактируя наследственную информацию, зашитую в генах живых организмов, творец сверхтехнологий без особенных моральных переживаний превращает разнообразные биологические виды планеты в свой «домашний подъяремный скот». В контексте религиозного символизма все это означает, что человек, вопреки запретам Творца, не только срывает плоды с «Древа жизни», но и превращает само это Древо в объект применения технологий трансгеноза.

В ХХI веке тенденция трансгенизации живых организмов преобразует флору и фауну земного шара в планетарную сеть биофабрик, биоферм, биореакторов по производству полезностей. И именно этот факт морального оправдания практики переработки «Древа жизни» в своеобразную «древесину» для постиндустриального потребительского социума, наполняет сегодня библейский символизм чрезвычайно тревожным экзистенциальным, общественно-политическим и даже историческим содержанием.

Осознание того, что грядущая «генно-инженерийная модификация» флоры и фауны нашей планеты способна прервать эволюцию социального космоса, сегодня беспокоит отнюдь не только христиан, чья жизнь пребывает во власти библейского символизма. Глубинные онтологические смыслы, таящиеся в христианском символизме, ныне тревожат и тех гуманитариев, которые весьма далеки от религиозного миропонимания.

В век взрывного прогресса сверхтехнологий экзистенциальные границы человеческого бытия сместились в мегакосмос, в наномир, мир генов, мир молекул жизни – ДНК. Стало ли от этого человеческое бытие более защищенным от угроз, исходящих от грандиозных стихий Космоса?

Осмысливая все эти реалии нашего времени, свидетельствующие о стремительном нарастании нестабильности, рискованности, негарантированности человеческого бытия в мире, гуманитарии ставят вопросы:

Почему расширение экзистенциальных границ нашего хронотопа обитания превращает его в «глобализирующееся общество рисков»?

Можем ли мы согласиться с участью заложников «глобального общества рисков»?

На какое будущее обрекает нас грядущее расширение экзистенциальных границ хронотопа нашего обитания?

Существует ли единая для всех система моральных координат?

Неужели «хрустальная ваза» морали повержена в прах?

Неотвратима ли технологическая сингулярность?

Действительно ли вопрос об экзистенциальных границах человечества превращается в своеобразную проблемную ось, вокруг которой мировая гуманитарная мысль будет вращаться до конца ХХI века?

Научно-технологический активизм нашего современника, таким образом, ставит социальный космос перед вопросом, с которым он уже сталкивался на заре христианской эры. Сегодня этот сакраментальный вопрос формулируется так: способна ли революция сверхтехнологий спасти наше «глобализирующееся общество рисков» или же она бессильна спасти даже "золотой миллиард"?

Инжиниринговый бум.

Слоган «глобализирующееся общество рисков» давно уже стал брендом нашего планетарного социума. Главные причины преображения нашего социокосмоса в хронотоп экзистенциальных рисков, опасностей, катастроф таятся во взрывоподобном развитии фундаментальных наук и революции нано-био-гено-нейро-инфо-компьютерно-сетевых инжинирингов. Сегодня эта революция проявляет себя в грандиозных драматических процессах, кардинально преобразующих социо-гуманитарную сферу, жизненный мир людей, их общественное сознание, привычные нормы социальной организации. Под нарастающим прессингом революции инжинирингов наша планета со всей ее флорой и фауной превращается в своеобразную «лабораторию». В границах этой «лаборатории» творцы сверхтехнологий осуществляют все более рискованные эксперименты над упоминавшимися выше природными хранилищами ресурсов – атомами, атомными ядрами, генами, молекулами жизни, биологическими клетками и др. В сообществе ученых такую «лабораторную работу» в мире наноструктур, мире генов, геномов, молекул жизни ДНК принято обозначать словом «инжиниринг». Чаще всего словосочетание инжиниринг обозначает такие смыслы:

создание трансурановых химических элементов,

создание абсолютно новых веществ,

воссоздание уже имеющихся природных веществ (нередко с привлечением живых существ),

генно-инженерийное редактирование наследственной информации, закодированной в генах живых организмов,

целенаправленное преобразование генов, хромосом, молекул жизни – ДНК, биологических клеток,

генетическое конструирование неприродных живых организмов,

создание новых форм организации творческой деятельности и т.п.

С социально-философской точки зрения, любой инжиниринг – это ч еловеческая воля , направляющая, управляющая, контролирующая силы физического, биологического, социального космосов. Суть инжиниринга состоит в том, чтобы получить такой социально полезный продукт, какого невозможно добиться с помощью природных и вполне естественных компонентов.

Несмотря на то, что инжиниринги – это форма человеческой воли в "интеллектуальной среде", порожденной революцией сверхтехнологий, на более поздних этапах истории эта форма сама способна оказывать все более мощное обратное воздействие на породившую ее среду, формировать ее в соответствии с потребностями профессионального сообщества творцов инжинирингов, клонингов, компьютингов. Собственно поэтому весьма недальновидно оценивать инжиниринги в отрыве от порождающего их социального контекста.

Грохочущая за окном революция инжинирингов, сконцентрировала вокруг себя нанонауки, биологию, биофизику, нейрологию, информатику, медицину, экологию, биоэтику, философию, социологию, лингвистику, семиологию, психологию, юриспруденцию. Сегодня она охватила практически все сферы автоматизированного проектирования и мониторинга наукоемкого будущего. Порождая разнообразные типы дискурсивных технологий, эта революция является мощным источником средств манипулирования индивидуальным и коллективным сознанием, психосоматическим состоянием и поведением людей. В наше время она становится своеобразной базой для различных инжинирингов власти. Практики, эксплуатирующие такие инжиниринги, используют информационно-смысловые пространства научных и вненаучных языков в качестве «дисциплинарных пространств». Любое лингвистическое, знаковое, социально-смысловое пространство, которое творцы инжинирингов превращают в дисциплинарное пространство , становится пространством дискурсивной власти, т.е. власти, которая осуществляется с помощью различных дискурсов (См: 2).

Осмысливая социальную роль инжинирингов, клонингов, компьютингов, порождаемых наукой нашего времени, социальные эксперты отмечают, что в условиях революции сверхтехнологий наука выступает не только как непосредственная производительная сила и самостоятельная отрасль экономики, но и как особая сфера социо-гуманитарного творчества. А это значит, что научная мысль, творчество, интеллектуальное усилие становятся жизненно важными энергиями, сопричастными не только преобразованию физического и социального космоса, но и преображению человеческой биосоциальной, психосоматической, интеллектуально-духовной природы. В этих условиях человеческая природа, предопределяемая наследственной информацией, закодированной в человеческих генах, утрачивает свою былую стабильность, защищенность, гарантированность. Революция сверхтехнологий стремительно расширяет спектр таких источников ее дестабилизации, как:

научно-технологические вторжения в функционирование генетических систем человека, все более рискованные вмешательства в эмбриональный материал, в репродуктивные функции человека, связанные с судьбами будущих поколений, практические применения технологий микрохимеризма и создания с помощью генетических манипуляций на эмбриональном уровне существ с наперед заказанными свойствами, использования разнообразных способов редактирования генетической информации, закодированной в человеческих генах.

Практика использования подобного рода возможностей до предела обостряет необходимость активизации этической рефлексии над достижениями современной фундаментальной науки и индустрии порождаемых ею инжинирингов. Усиливая могущество коллективного субъекта, преображающего мир неживой, живой, мыслящей материи, начиная с уровня атомов, с уровня наследственной информации, закодированной в генах любых живых существ, эта практика открывает субъекту действий широчайший спектр путей, начинающихся на горизонте настоящего, и увлекающих в неопределенное, негарантированное, наукоемкое будущее.

Таким образом, взрывное развитие индустрии, производящей все более могущественные нано-био-генно-нейро-компьютерно-сетевые инжиниринги способно кардинально изменить практику преобразования не только фенотипа человека, но и его генотипа. В постиндустриальном социуме рисков подобного рода практика преобразований хранилища наследственной информации, закодированной в человеческих генах, осуществляемых в утилитарно-прагматических целях, становится катализатором приближения угрозы антропологической катастрофы.

Миражи геномного будущего

Приближение угрозы антропологической катастрофы порождает сложнейший комплекс экзистенциальных, этических, мировоззренческих проблем. Вот лишь небольшая выборка из необозримого разнообразия таких проблем:

Почему сегодня стало так важно исследовать наследственную информацию, закодированную в человеческих генах?

Как именно отразится на нашем генетическим будущем практика овладения генетической информацией, зашитой в человеческих генах?

Вправе ли люди выбирать, – знать или не знать свое генетическое будущее?

Ограничатся ли развитие генно-инженерийные науки о человеке расшифровкой лишь патологических генов с целью освобождения людей от неизлечимых генетических недугов?

А что если это развитие продолжится значительно дальше?

А что если его инициаторы подвергнут исследованию не только патологические гены, но и гены, ответственные за все иные особенности человеческого фенотипа (за весь комплекс поведенческих инстинктов человека, особенности его иммунной системы, его нейросистемы, интеллекта и др.)?

; К каким экзистенциальным последствиям приведет знание биологических законов превращения человеческого генотипа в человеческий фенотип?

Не породит ли такое знание «биопроизводство генотипов», совершенствуемых по заказу мирового рынка?

Можно ли предвидеть долговременные социальные последствия генно-инженерийных наук и порождаемой ею практики применения все более могущественных био-гено-нейротехнологий?

Кто может гарантировать, что модернизация «биопроизводства генотипов» со временем не преобразит людей в постлюдей?

Может ли человеческий генотип стать критерием оценки личности?

Может ли человек-творец сверхтехнологий стать соавтором грядущего сценария биологической эволюции?

В нынешнем консюмеристском обществе рисков каждая из названных проблем является не произвольной конструкцией спекулятивного разума, а естественным следствием уже существующей научной практики. Эта п рактика сопряжена с созданием и осуществлением таких грандиозных проектов преобразования окружающего мира, как Геном, Геном человека, Нанотех, Биотех, Наномед, Инфотех, Искусственный Суперинтеллект и др. В контексте такой практики, слово «проект» может иметь самые разные значения. Здесь оно может означать: доктрину действий, учитывающей драматичные перемены, происходящие в эпоху постиндустриализма.

Концептуальное выражение цивилизационных императивов эпохи.

Стратегию тотального преобразования биокосмоса, стратегию деконструкции социального космоса,

Стратегию заботы о человеческой природе,

Стратегию восхождения социума на более высокий уровень интеллектуального, технологического духовного могущества.

Как и знаменитый Проект Просвещения, названные выше пост-просвещенческие мегапроекты создаются и осуществляются ради решения долговременных жизненно важных проблем цивилизации. Речь идет о таких проблемах, как обеспечение человечества энергетическими, минеральными, пищевыми ресурсами; поддержание стабильности экологической среды; совершенствование планетарного коммуникативного праксиса; создание качественно новой медицины и адекватной ей индустрии лекарственных препаратов и др.

К сожалению, каждый из упомянутых выше постпросвещенческих мегапроектов имеет и обратную сторону. Выражаясь метафорически, можно сказать, что каждый такой мегапроект (вопреки воле его инициаторов) закладывает потенциальную мегабомбу под наукоемкое будущее человечества. Речь идет не только о химической или ядерной мегабомбе, но и о демографической, биогенной, информационной мегабомбах. «Взрыв» каждой такой мегабомбы способен породить последствия, сравнимые с последствиями «Чернобыля». Отсюда и общеизвестный ныне поток метафор (типа «ядерный Чернобыль», «геномный Чернобыль», «информационный Чернобыль», «наноинженерийный Чернобыль» и т.п.). Нередко такими метафорами характеризуется наукоемкое будущее нашей цивилизации.

Осознание принципиальной важности учета этой негативной стороны постпросвещенческих мегапроектов побуждает многих социальных аналитиков нашего времени измерять, оценивать, взвешивать социальную значимость науки не столько ее выдающимися достижениями, сколько масштабом тех глобальных опасностей, рисков и угроз, которыми сопровождается практическое внедрение этих достижений.

Социальные эксперты нашего времени все чаще именуют практику модернизации нано-био-гено-нейро-информационно-сетевых и иных инжинирингов словом «инноватика». Они подчеркивают, что и нноватика становится повседневной реальностью не в любом социальном космосе, а только в таком, где доминируют такие ценности, как свобода и личность. Важнейшим языком социально-гуманитарного дискурса по проблемам инноватики является «язык социальных проектов». Ценность же самого этого дискурса заключена в его способности совершенствовать самосознание цивилизации, обновлять мировоззренческие, моральные, ценностные ориентиры, расширять геополитические горизонты, совершенствовать искусство, порождающее стратегии эффективных действий.

Одной из важнейших магистралей инноватики является генно-гуманитарный инжиниринг, позволяющий биотехнологам по своей воле структурировать живую материю «ген за геном». Смысловое пространство, порождаемое стремительным движением инноватики по этой многополосной магистрали, семантически отражает глобальные сдвиги в молекулярно-биологической и биотехнологической науке, технологическое перевооружение современной медицины, кардинальные изменения в медико-клинической практике, успехи в генно-инженерийных науках о человеке, в трансплантации органов, в поддержании жизни пациента. Промышленные генно-инжиниринговые лаборатории по всему земному шару уже начали не только теоретическую, но и экспериментальную работу, цель которой создание молекулярных переключателей, устройств памяти и других структур, которые могли бы быть встроены в компьютер, основанный на белках. Инновационный потенциал этого направления инноватики, коммуникативная мощь смыслового пространства, порождаемая генно-гуманитарными инжинирингами, делают его важнейшим фактором преобразования мировоззренческого дискурса ХХI века.

С порога «лаборатории», каковой в эру сверхтехнологий становится планета Земля, открываются все более экзотические ландшафты наукоемкого будущего, ранее неведомые историческому взору. Речь идет о ландшафтах мира сверхвысоких энергий, антигравитирующего вакуума, наномира, мира генов, молекул жизни – ДНК, мира, многократно опоясанного сетями биофабрик, биоферм, биореакторов, информационными сетями. Подобного рода ландшафты постепенно становятся интеллектуальными мыслеобразами, в которых осмысливается будущее глобализирующегося общества рисков. Чтобы обозреть мировоззренческие контуры этого будущего, необходимо кратко пояснить последствия генного инжиниринга. Нет никаких сомнений в том, что практика такого инжиниринга породит изменения, гораздо более масштабные и глубокие, чем индустриальная революция, антибиотики и ядерные оружие, соединённые в один огромный прорыв.

К сожалению, б ольшинство из нас настолько глубоко озабочено своими повседневными делами, что осознает надвигающееся наукоемкое будущее в мифологических образах, порождающих эсхатологические опасения, тревоги, страхи. Усиливаемые нарастающим валом негативных последствий все ускоряющегося прогресса сверхтехнологий, такие беспокойства напоминают страхи средневековья, когда разум человека был объят тревогами перед наступлением нового тысячелетия. Состояние футурошока, в который повергает нас знакомство с невиданными прежде возможностями, изменениями и последствиями все более могущественных сверхтехнологий, возбуждает во многих из нас либо страх, либо отрицание будущего. А это значит, что формирование целостной картины будущего в ХХI веке шокирует нас не только имеющимися, но и ожидаемыми изменениями.

Впечатляюще стремительный прогресс генного инжиниринга, т.е. практики преображения биосоциальной, психосоматической природы человека с помощью гуманотехнологий, является о дним из самых мощных источников футурошоков, описанных Э. Тоффлером. Собственно поэтому о браз генного инжиниринга, преобразующего не только биокосмос, социальный космос, но и психосоматическую природу человека, ныне превращается в своеобразный бренд ХХI века. Этот бренд и ассоциирующееся с ним представление о тотальной биовласти давно уже перекочевали из сферы литературно-художественных фантазий в научную литературу.

Проблема биовласти.

Концепт «биовласть» (в его предельно широком толковании) означает практику преобразования и использования человеческого тела, человеческих генов, геномов, человеческих молекул ДНК в политических целях. Такая власть, осуществляемая с помощью нано-био-гено-нейро-инфо-фармакологических и других сверхтехнологий, не идентична той биовласти , о которой размышлял автор этого концепта – Мишель Фуко.

Получив в социально-философской литературе широкое распространение в конце прошлого века, концепт «биовласть» в едином комплексе с биополитикой, биоэтикой, биотехнологией и биомедициной, был подвергнут философско-культурологическому анализу в целом ряде работ (3).

У самого М. Фуко феномен биовласти осмысливался в основном как практика власти, осуществлявшаяся с помощью спонтанно ветвящейся ризомы дискурсивных практик. Такая ризома включала в себя различные практики использования биомедицинских технологий и классические методы врачевания (в том числе и психоанализ). Размышляя о биовласти во времена, предшествовавшие молекулярно-биологической революции, М. Фуко не касался проблем власти над миром генов, генотипов, хромосом, ДНК, т.е. над миром живого во всей его тотальности. Ткань практик власти, осуществляемых с помощью нано-био-гено-нейро-фармакологических сверхтехнологий оставалась вне поля его исследований.

Биовласть, о которой размышлял М. Фуко, начиналась с роддома и сопровождала человека вплоть до морга. Фукианская биовласть имеет место в таких дисциплинарных пространствах, как родильные дома, детские сады, школы, вузы, армейские казармы, больницы, тюрьмы и т.п. Здесь биовласть предстает как комплекс различных дисциплинарных практик, осуществляемых с помощью разнообразных способов социального надзора, тренировки, обучения, наказания способов нормирования, регулирования, контроля биологических отправлений отдельных индивидуумов. Разъясняя это обстоятельство, В.А. Подорога пишет: «Зарождение и развитие феномена биовласти происходит там и тогда, где и когда в социальной истории впервые появляется интерес к политическому использованию человеческого тела, где тело обособляется в роли индивидуализированного объекта надзора, тренировки, обучения и наказания» (4).

Биовласть связана генетической преемственностью с политической властью (в ее традиционном понимании). «Точкой приложения» политической власти является не психика, а психосоматическое бытие человека. Фундаментальная наука и порождаемая ею индустрия гуманотехнологий существенно расширяют масштабы и глубину такого воздействия. Слабую эффективность дискурсивных практик в сравнении с телесными практиками осознавали уже Платон и Ницше (5).

На протяжении последних ста лет технологии биовласти прошли несколько стадий своего развития:

Первая стадия характеризуется доминированием технологий модификации фенотипической конституции. Такие технологии базировались на прямом или косвенном принуждении людей (посредством «общественного мнения», рыночной конъюнктуры, общепринятых стандартов и т.д.).

Вторая стадия – это стадия преобладания репродуктивных технологий, позволявших вмешательство в подбор родительских пар, пренатальной и постнатальной селекции, стерилизации и т.д.

Третья стадия – это время технологий управляемой эволюции (т.е. генно-инженерных реконструкций генетической программы онтогенеза в целях «социальной адаптации»).

В эпоху молекулярно-биологической революции, и особенно после шквала революций в генно-инженерийных науках о человеке, комплекс практик биовласти, претерпевает дальнейшие изменения. В предшествующие времена этот комплекс был «матриксом практик биовласти», т.е. паутиной дискурсивных и внедискурсивных практик биомедицины, занятых воспроизводством человека в качестве «субъекта» и «объекта». Используя всевозможные артефакты культуры (религиозные символизмы, различные знаковые системы, семантические сети, произведения искусства, средства планетарной медийной культуры и т.п.), такой «матрикс биовласти» во многом предопределял индивидуальное самочувствие и самосознание людей, характер их мировосприятия, социальных отношений. Пронизывая собой мельчайшие капилляры общества (т.е. всю ткань микро- и макросоциальных связей), он сулил им здоровье и предлагал защиту от всевозможных патогенных влияний. Характеризуя такой «матрикс биовласти», американский социальный философ – Ф. Фукуяма ассоциирует его с такими социальными реалиями ХХ века, как «агитпроп, трудовые лагеря, перевоспитание, фрейдизм, выработка рефлексов в раннем детстве, бихевиоризм» (6).

Во времена М. Фуко практика социальной власти сознательно не опиралась на научные знания о нейронной структуре или биохимической основе мозга. Не использовала она и знания о генетических источниках человеческого поведения. Однако в условиях стремительно развертывающейся молекулярно-биологической революции и, особенно после появления генно-инженерийных наук о человеке, возникает реальная основа для опарного симбиоза политики и наук о наследственной информации, закодированной в человеческих генах. Такой симбиоз порождает все более могущественные гуманотехнологии, т.е. технологий манипулирования биосоциальной человеческой природой. В этот период матрикс практик биовласти постепенно трансформируется в паутину практик тотальной биовласти. Такая биовласть становится всеохватывающей тканью дискурсивных практик власти постиндустриального социума. Становясь властью над миром живых организмов, она осуществляется с помощью все более могущественных нано-био-гено-нейро-фармакологических, компьютерно-сетевых, планетарно-медийных и других сверхтехнологий. Сегодня это грандиозное обобщение фукианского представления о биовласти – уже не литературно-художественная фантазия. Это – могущественный инструмент реальной практики создания и преображения необозримого мира трансгенных живых существ. Именно такая биовласть превращает грандиозный «мир природных организмов» в своеобразное хранилище ресурсов для постиндустриального социума.

Используя гигантскую власть, осуществляемую с помощью индустрии сверхтехнологий, человек способен не только измышлять, но и практически осуществлять проекты тотальной деконструкции мира живого. Упоминавшиеся выше проекты типа Нанотех, Наномед, Биотех, Генотех и др. – это проекты тотальной деконструкции человеческого бытия в полноте всех его измерений. По существу – это своеобразное продолжение и конкретизация знаменитого проекта Просвещения. Практика осуществления подобного рода проектов изменяет не только мир социального бытия, но и природный мир живого. В ходе модернизации этой практики все более глубоким преобразованиям подвергаются биосоциальная природа человека, его телесность, иммунная система, нейросистема, интеллект. Иным становится даже процесс антропосоциогенеза. В итоге субъект действий, распоряжающийся все более могущественными сверхтехнологиями и приобретающий гигантскую власть над миром живого и миром социального бытия, оказывается погруженным в мегасоциум непредсказуемых рисков, опасностей, угроз.

С учетом всего сказанного, нетрудно понять, почему в ХХІ веке социальных философов, футурологов, гуманитариев волнует не столько биовласть (в смысле М. Фуко), сколько власть человека-творца сверхтехнологий над миром живого во всей его тотальности. Парадоксально, но грядущая участь человеческого бытия зависит не только от природы и генетических механизмов наследственности, но и от того, какими знаниями о своем геноме будет располагать человек и, конечно же, от его морально этических качеств. От того, как именно наш современник распорядится знаниями о своем геноме, как он воспользуется открывшейся возможностью декодировать человеческую ДНК, деконструировать ее с помощью все более могущественных сверхтехнологий, теперь существенно зависит надвигающееся наукоемкое будущее. Если бы его моральные качества человека были такими же, каковы они у Бога-Творца, то никакая биовласть в его руках не была бы источником экзистенциальных опасностей, рисков, катастроф. К сожалению, они не таковы и божественными никогда не станут. Ради удовлетворения своих узко-видовых потребностей наш современник, без особых угрызений совести, превращает в биофабрику по производству полезностей любое живое существо. Этой участи не избежал даже Homo sapiens. Практика использования утробы матери в качестве своеобразной «биофабрики» для вынашивания «младенцев на заказ» становится рутинной. В будущем технологии микрохимеризма приведут к индустрии производства биоклонов с человеческим мозгом, которые, будучи усиленными системами искусственного суперинтеллекта, станут исполнять самые различные функции аппаратов социального монитринга и биовласти. Такое употребление биовласти, конечно же, повлечет за собой непредсказуемые социальные последствия. Вот почему человека, обладающего далеко не божественными нравственными качествами, крайне опасно превращать в субъекта гигантской биовласти над миром живого. «Биосоциальная человеческая природа – предупреждает Ф. Фукуяма, – формирует и ограничивает возможные виды политических режимов, так что если какая-либо технология (евгеника и расовая гигиена) окажется достаточно могущественной, чтобы переформировать нашу человеческую природу (сделать ее трансгенной, геномомодифицированной), то это будет, видимо, иметь пагубные последствия и для либеральной демократии, и для природы самой политики» (7).

Таким образом, взрывное развитие индустрии, производящей все более могущественные нано-био-генно-нейро-компьютерно-сетевые сверхтехнологии, способно кардинально изменить природу биополитики и практику преобразования не только фенотипа человека, но и его генотипа в постиндустриальном социуме рисков. Нет никаких гарантий, что подобного рода изменения биополитики и практики преобразования человеческого генома в утилитарно-прагматических целях не приведут к трагическим последствиям в эволюционной судьбе социального космоса.

Дигитализация и ее последствия.

Революция сверхтехнологий сталкивает между собой две великие исторические эпохи: «Эпоху Слова» и «Эпоху Числа». В культуре каждой из названных эпох доминирует особый способ кодирования знаний. В культуре первой – вербальный , в культуре второй – дигитальный . Слово «дигитализация» обозначает тот способ кодирования информации, который становится доминирующим в эпоху сверхтехнологий и предопределяет многие ее особенности.

Об «Эпохе Слова» авторитетно напоминает нам знаменитый пролог Евангелия от Иоанна : «Вначале было Слово. И Слово было у Бога. И было Слово Бог». Высшее предназначение такого «Слова» – содействовать уменьшению нравственно-этической дистанции между человеком и его Творцом, культивировать «человеческое в человеке», взращивать благородство его души, минимизировать антигуманные воздействия на человеческое бытие, откуда бы они не исходили, предотвращать его бестиализацию, предотвращать возможность « пришествия хама», о котором в начале XX века предупреждал Д.С. Мережковский .

Несмотря на то, что «Число» – это тоже слово , однако это совсем не то «Слово», которое «было вначале» и которое «было у Бога». Оно не годилось для общения с Богом. Его не использовали в сферах религиозной и духовной жизни. Такое слово царило там, где были ремесла, обмен, торговля. Оно служило потребностям утилитарно-прагматичной жизни и не предназначалось для коммуникации в духовных сферах. Обо всем этом очень образно сказал поэт:

"А для низкой жизни были числа,

Как домашний, подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передает".

«Эпоха Слова» – это эпоха традиционалистских, премодернистских обществ. Она отходит в историю вместе с феодализмом. Зарождение буржуазного общества означает не только «вечернюю зарю» «Эпохи Слова», но и вхождение человечества в новый судьбоносный период своей истории – в «Эпоху Числа». Мыслители новой эпохи не отвергают достижения «Эпохи Слова», но все более настойчиво, самоуверенно и самонадеянно отодвигают их на второй план.

Кульминационной точкой «Эпохи Числа» является революция сверхтехнологий. В условиях этой революции любая гуманитарная информация (т.е. любое знание о психике, интеллекте, духовности человека), если она закодирована в числах, становится дигитализированной информацией (т.е. репрезентированной в числах). С помощью все более мощной индустрии технологий дигитализации человечество превращает не только обычную, но и наследственную информацию, закодированную в генах, в свой важнейший производственный ресурс. Такую информацию человек может обрабатывать технологически, т.е. с помощью машин, и использовать в любых целях.

Дигитализация любой информации – это способ отчуждения ее от тех, кто ее когда-то добыл. Это – способ превращения знаний в инжиниринги, клонинги, компьютинги, сеттлеринги. Сами же инжиниринги, клонинги, компьютинги, сеттлеринги – это воля творца сверхтехнологий, направляющая, управляющая, манипулирующая силами природы. Все, что подчинено этой воле, превращается в объект технологофикации. Такой объект функционирует по законам физических и социальных машин, а не по законам становления живых, разумных и духовных существ. Все, что допускает технологофикацию (СМИ, сфера образования, сфера науки и т.д.), может быть превращено в своеобразные «социальные машины». Человек становится субъектом гигантской власти над миром неживой и живой материи, осуществляемой с помощью все более могущественных сверхтехнологий.

Таким образом, дигитализация знаний о психике, интеллекте, духовности человека – это своеобразное жертвоприношение, в процессе которого в жертву власти, распоряжающейся суммой нано-био-гено-нейро-инфо-компьютерно-сетевых и других сверхтехнологий, приносится гуманитарная информация, знание, жизненный опыт. Как именно распорядится субъект власти этой гуманитарной информацией, зависит уже не только от воли создателей упомянутых сверхтехнологий.

Резко усилив роль « Числа» в культуре, революция сверхтехнологий превращает социальный космос в единый планетарный информационный социум. В таком хронотопе обитания людей, многократно оплетенном информационно-компьютерными сетями, числовое кодирование информации становится доминирующим фактором. Благодаря дигитализации, книга, музыка, кино, живопись могут транслироваться с огромной скоростью в любую точку хронотопа и на неограниченные расстояния в историческом времени. А это значит, что революция сверхтехнологий позволяет осуществлять «информационные залпы» гигантской мощности в адрес грядущих поколений, удаленных от нас во времени на многие тысячелетия. Если учесть, что информация, передаваемая подобными залпами, может быть и такой, которая закодирована в человеческих генах, то нетрудно понять, почему социальные аналитики нашего времени оценивают проект дигитализации информации как своеобразный «пропуск в вечность».

Практика осуществления таких грандиозных проектов, как «Проект тотальной информатизации планетарного социума», «Проект дигитализации генетической информации», «Нанотехнологический проект», «Геном человека», открывает перед человечеством безграничные возможности преобразования не только материально-пространственной среды, но и медийной, информационно-гуманитарной среды обитания человека (8).

Овладев такими возможностями, человечество буквально рванулось преобразовывать свою телесность, социальность, спиритуальность, а, значит, и самого себя во всей своей тотальности. В этих преобразованиях задействованы самые разнообразные хай-тек (начиная с технологий виртуальной реальности и искусственного интеллекта и кончая геномными, нано-инженерийными спиритуально-наркотическими, психо-информационными гуманотехнологиями). Планетарная практика использования подобных технологий преобразования человека погружает человечество в качественно новую экзистенциально-антропологическую ситуацию, кардинально отличающуюся от той ситуации, которая сложилась в «Эпоху Слова».

В центре экзистенциально-антропологической ситуации, сформировавшейся на первом этапе эпохи дигитализации, располагалась практика преобразования массива естественнонаучных знаний в сумму наукоемких технологий, позволяющих овладевать двумя важнейшими стратегическими ресурсами человечества – веществом и энергией . Магистраль НТР ассоциировалась с глобальными преобразованиями вещественно-энергетического мира в неисчерпаемую сокровищницу ресурсов человечества. Что же касается мира психических, интеллектуальных, духовных реалий (а, следовательно, и человека в полноте всех его психических, интеллектуальных, духовных измерений), то этот мир оставался как бы в стороне от магистрали НТР. В новоевропейской культуре доминировал знаменитый принцип Канта: «во всем сотворенном все что угодно может быть употреблено всего лишь как средство; только человек, а с ним каждое разумное существо есть цель сама по себе» (9).

Из этого принципа человекознания «Эпохи Слова» вытекало вполне определенное понимание природы гуманитарного знания: гуманитарное знание не должно ни при каких условиях преобразовываться в технологии власти, контроля, манипуляции индивидуальной и коллективной психикой. Знание, добытое в гуманитарных науках и вненаучных психических и духовных практиках, – это залог гуманизма, а не средство превращения человека в производительную силу общества, в средство усиления эксплуатации производственных потенций человека.

Крушение этого мировоззренческого принципа Канта произошло вместе с завершением постфеодальной эпохи, – эпохи Модерна. Критики этого принципа, именующие себя «гуманитарными менеджерами», «гуманитарными технологами», «творцами гуманотехнологий», акцентируют внимание на том, что естественнонаучные знания не исчерпывают весь массив знаний, которыми распоряжается человечество. За границами этого массива они видят гигантский океан «человекознания», т.е. знания, накопленного не только в науках о Духе, Истории, Человеке, Обществе, но и в разнообразных вненаучных гуманитарных практиках. Переосмысливая принцип Канта, гуманитарные технологи «Эпохи Числа» заявляют, что не только естественнонаучные, но и гуманитарные знания, могут и должны быть преобразованы в технологии овладения третьим стратегическим ресурсом человечества – информацией (включая и ту, что зашита в генах живых существ от прокариотов до Homo sapiens'a). Как и естественнонаучные знания, гуманитарные знания должны быть эффективно использованы в качестве средства усиления творческих потенций человека.

Революция сверхтехнологий, таким образом, – это революция, в которую ныне перерастает хорошо известная всем нам НТР. От НТР, революция сверхтехнологий отличается тем, что создает индустрию наукоемких технологий, необходимых для преобразования в стратегический ресурс человечества не только вещественно-энергетического мира, но и мира генно-гуманитарного, психического, интеллектуального, духовного.

Вступление человечества в «эпоху дигитализации» («Эпоху Числа») связано с взрывоподобным развитием гуманитарных технологий. Сегодня под гуманитарными технологиями понимаются любые способы использования социокультурных факторов в процессе организации человеческой деятельности. Нередко в категорию таких способов включают методы использования самых разнообразных сетей (начиная с генных и кончая социальными, конфессиональными, политическими), концепцию социосинергетики, методологию социодрамы, сайентологию, герменевтику. В контексте столь широкого обобщения анализируемого понятия, гуманитарная деятельность предстает как разрастающаяся ризома социокультурных интеракций, как информационно-технологическое взаимодействие гуманитарных технологов с социальным космосом. Каждый участник такого взаимодействия передает свой интеллектуальный багаж другим группам участников не в виде книг, или свода приобретенного знания, а в виде соответствующего способа мышления; сам же процесс передачи такого багажа выглядит как процесс непосредственной коммуникации. Главными потребителями гуманитарных технологий сегодня являются сфера политики и сфера образования, являющиеся доминирующими факторами социального развития.

Для гуманитарных технологов главное состоит в том, чтобы создать информационно-коммуникативную гуманитарную среду, в которую можно погрузить индивидуальных и групповых участников коммуникативного праксиса , преследующих свои интересы и цели, заразить их идеями социокультурного и политического проектирования. Позиция гуманитарного технолога – это позиция активного действующего лица, пытающегося перепрограммировать социогуманитарную или политическую среду, превратить ее в ту или иную разновидность дисциплинарных пространств. Подобного рода среда, создаваемая при совместном активном участии как управляющих, так и управляемых, должна быть коммуникативной и, следовательно, комфортной и для первых и для вторых.

Охарактеризованное выше предельно широкое толкование концепции «гуманотехнология» подвергается критике в основном из-за того, что оно не позволяет строго и однозначно проводить различие между такими понятиями как «научное исследование» и «технологи­ческая деятельность». Более суровой и многоплановой критике концепция гуманотехнологии подвергается в контексте постмодернистского философского дискурса, в рамках которого она фигурирует как симбиоз политики, науки и индустрии сверхтехнологий. Здесь эта концепция трансформируется в идеологию мировоззренческого технологизма и противопоставляется мировоззренческому сциентизму эпохи раннего Модерна.

В обществе «Эпохи Слова», противостоящему «обществу, основанному на дигитализированных знаниях», «чистое» знание имеет мало общего с практической жизнью. Знание здесь сфокусировано на личности и на проблемах ее развития. В «Эпоху Слова» чистое знание – предмет гордости общества. Технология же здесь третируется как не вполне зрелое знание. В недрах такого общества наука и технология, разви­ваясь параллельно, оказывали друг на друга взаимное влияние. Граница между ними пролегала там же, где и граница между категориями «изучать» и «создавать». Эта граница понималась как метафизически жесткая, универсально-всеобщая, атемпоральная.

Мировоззренческий идеал сциентистов начала эпохи дигитализации полярен мировоззренческому идеалу творцов сверхтехнологии. Этот идеал запрещал совмещать в едином горизонте «чистое» знание и технологию, ибо технология (для сциентистов) – это не наука. В сознании сциентистов начала эпохи дигитализации, наука – это не практика изменения мира, а процесс постижения его таким, каков он «сам по себе». Технология же – это, прежде всего, способы изменения мира; творцов сверхтехнологий интересует не Истина мира, а то, каким преобразованиям его можно подвергнуть.

Совершенно иначе решается вопрос о грани, разделяющей науку и технологию в культуре тотально дигитализированного общества. Здесь эта грань с самого начала рассматривается как эвентуальная, исторически обусловленная, темпоральная и ни в коем случае не общеобязательная. Интеллектуалы эпохи дигитализации сознательно дистанцируются от сциентистски-созерцательной стратегии постижения бытия, в контексте которой познанное бытие считается никак не измененным познавательными технологиями. Их мировоззренческая стратегия потому идентифицируется как «технологизм», что она признает приоритет не сциентистского, а «инструментально-инженерийного» отношения человека к природе, обществу, человеку, социально-гуманитарной среде его обитания. Инициаторы этой стратегии не устают повторять, что любая человеческая деятельность (включая и познавательную) неизбежно изменяет те аспекты бытия, на которые она направлена. И в той мере, в какой она осуществляет такие изменения, она является технологичной.

С точки зрения интеллектуалов эпохи дигитализации, технологизм как мировоззренческая перспектива не является производным от мировоззренческого сциентизма. В онтологическом плане технологическое отношение человека к миру предшествует умозрительному отношению. Технологии могут вообще не опираться на научные знания. «Существует много примеров деятельности, которая является без сомнения "техноло­гической", но в то же время включает в себя иные, нежели научные виды знаний» (10).

В качестве примеров, когда технология шла впереди фундаментальных научных исследований и опиралась не на научные знания, а на опыт и чувственную интуицию, могут служить: знаменитый цикл Карно, коэффициент полезного действия идеальной тепловой машины, необратимость тепловых процессов, первое и второе начала термодинамики и т.д. Научно-теоретическое осмысление всех таких достижений было осуществлено в ходе фундаментальных исследований, проведенных после того, как технический и техно­логический прорыв уже был сделан.

Все более могущественные способы дигитализации информации, размывающие дихотомию «наука – технология», преобразует эмпирический технологизм в технонауку, в контексте которой вопрос о приоритете науки и технологии становится псевдовопросом. После превращения технонауки в двигатель экономического роста, научное знание начинает играть для этого «двигателя» роль своеобразного «топлива».

Для приверженцев мировоззренческой перспективы технологизма , не только стратегические ресурсы человечества (т.е. вещество, энергия, информация), но и человек, информационно-гуманитарная среда его обитания, психический, интеллектуальный, духовный мир, человеческая субъективность во всей ее тотальности) – все это объекты, подлежащие информационно-технологическому преобразованию. Высшее предназначение технологов состоит в том, чтобы не интерпретировать, а изменять , конструировать, творить мир, в котором непредсказуемо развертывает себя бесконечномерная жизнь человека. В таком дигитализированном технологически конструируемом обществе, нет ни «чистой» науки, ни «чистой» технологии. С ними произошло то же самое, что и с ньютоновскими концепциями пространства и времени после появления теории единого «пространства-времени» Минковского. «Чистая» наука, и «чистая» технология превратились в одномерные «проекции» единой технонауки. Сама же технонаука, производящая наукоемкие технологии (вещественно-энергетические, информационные, гуманитарные), стала напоминать ленту Мебиуса, в каждой точке которой обе названные «проекции» переходят друг в друга.

В эпоху тотальной дигитализации отношение «наука – технология» выглядит намного сложнее, чем на заре эпохи Модерна. Здесь эта оппозиция – всегда условна и может использоваться только как методическая абстракция при рассмотрении лишь узкого класса проблем. Творцы сверхтехнологий подчеркивают, что в реальной практике существует не дихотомия «наука – технология», а нерасторжимый симбиоз между ними. И именно этот симбиоз, порождающий «кооперативный эффект», они обозначают неологизмом «технонаука» (11).

Человек эпохи дигитализации самоосознает себя субъектом глобальных действий, орудующим непрерывно совершенствуемой индустрией наукоемких технологий. Для него, фундаментальная наука, которая не допускает преобразования добытых ею знаний в наукоемкие технологии, не имеет потребительской ценности и потому не может рассчитывать на поддержку со стороны общества глобальной рыночной экономики. Мировоззренческая перспектива дигитального технологизма, таким образом, навязана науке не философией трансгуманизма, а всевластным глобальным рынком технологий и услуг. Философия трансгуманизма является не более чем отражением этой мировоззренческой перспективы.

Гуманитарии ХХI века акцентируют внимание на том, что мир реалий, возникающих в контексте "технократического дискурса", вырвался из под его власти и превратился в демоническую силу. Оказавшись в таком демонизированном мире, человек утратил уверенность в том, что он знает, как жить, чувствовать, мыслить, действовать в мире самоорганизующихся систем, как укрощать этот мир, как отстаивать в нем свободу своей субъективности. Свобода для человека превратился в неразрешимую проблему. И такой она становится потому, что в эпоху революции сверхтехнологий все формы человеческой активности – религия, искусство, наука и т.д. – становятся политикой (в предельно широком толковании этого слова). На смену онто-тео-телео-логии человеческой субъективности приходит своеобразная политология субъективности, катализатором развития которой является Nonlinear science. Без освоения культуры мышления, которая культивируется в Nonlinear science, мы не сможем принять и передать следующим поколениям эстафету истории в многовековом процессе смыслотворчества. Революция сверхтехнологий – это своеобразная передача эстафеты, которую осуществляет наша современность. Эта революция не только разрушает традиционный взгляд на мир, но и осуществляет переход к новой картине мира, которая возникает как онтология языка Nonlinear science. В отличие от своих предшественниц, эта революция сверхтехнологий, не обещает окончательных ответов на извечные метафизические проблемы. Главная мировоззренческая ценность этой революции состоит в том, что она приводит нас к плюральному взгляду на мир, в рамках мир предстает как театр непрерывной борьбы между естественными и социальными стихиями, между антагонистическими “логосами”, между конкурирующими архетипами. Не исключено, что Nonlinear science предоставит возможность предотвратить надвигающуюся технологическую сингулярность. Позволяя человеку все более властно вторгаться в таинственнейшие основания естественного, психического и социального бытия, Nonlinear science и порождаемая ею индустрия сверхтехнологий возбуждает в нем не эйфорию, а мировоззренческое разочарование, экзистенциальную тревогу, возрастающее недоверие к надвигающемуся техногенному будущему.

Трансгуманизм и ирония будущего.

Наукоемкое будущее, к которому европейцев привел антропоцентризм Нового времени, оказалось такой действительностью, которая фальсифицировала нововременной футуропроект. Для творцов этого футуропроекта (Декарта, Канта, Гегеля, Маркса и др.) современное общество Запада было зарождающимся индустриальным будущим. Они не сомневались, что практика осуществления этого футуропроекта – не иссякающий источник грандиозных достижений не только в сфере естествознания, но и человекознания, что эта практика неотвратимо приведет Запад к «Обществу Свободы, Справедливости и Всеобщего Благоденствия».

Во многом (но далеко не во всем) так и случилось. Именно эта практика породила столь грандиозные достижения, как:

Декодирование молекулы жизни – ДНК;

Освоение гигантского массива наследственной информации, таящейся в генах живых организмов планеты;

Индустрия сверхтехнологий, позволяющих подвергать глобальной деконструкции мир живого во всей его тотальности;

Создание технологий трансгеноза и микрохимеризма, способных усиливать генетический потенциал не только человеческих индивидов, но и человеческого рода;

Непрерывная модернизация индустрии нано-био-гено-нейро-компьютерно-сетевых, информационно-медийных и других сверхтехнологий, провоцирующих разрабатывать проекты мониторинга глобальной эволюции.

Практика применения всех таких достижений резко усилила мощь гуманитарного измерения революции сверхтехнологий. Благодаря использованию открытий генно-инженерийных наук о человеке, когнитивных наук о нейронных структурах мозга, популяционной генетики, генетики поведения, этнопсихологии, эволюционной биологии и нейрофармокологии, она оказала многоплановое воздействие на гуманитарию, охватывающую опыт наук о культуре, духе, языке, содержащий человеческие смыслы, этические и эстетические ценности. Усиление мощи гуманитарного измерения революции сверхтехнологий повлекло за собой масштабные преобразования жизненного мира человека, мировоззренческого интерьер эпохи, по-новому актуализировало извечные нравственно-этические проблемы:

Только ли человек имеет собственную ценность, статус субъекта права и морали?

Могут ли живые существа, биотипы, биологические виды или природа в целом быть самоцелью?

Какие основополагающие моральные нормы должны регулировать отношения человека и Природы, планетарного социума и окружающей среды?

Каковы пределы допустимого использования в нем стратегических ресурсов – вещества, энергии, информации ?

Практика осуществления нововременного футуропроекта, таким образом, оказалась намного сложнее, чем ее представляли его творцы. Породив индустрию наукоемких технологий (ядерных, молекулярно-биологических, генно-инженерийных, нано-инженерийных, информационных, компьютерно-сетевых и др.) эта практика гигантски усилила не только «светлую», но и «теневую» сторону могущества человечества. Об этом убедительно свидетельствуют общеизвестные ныне факты:

– Прогресс химии и овладение энергией химических процессов привел к глобальному отравлению почв, загрязнению атмосферы Земли, мирового океана.

– За освоением энергии ядра и атома последовало нуклеарное заражение среды обитания человека. Символом такого заражения стал наш «Чернобыль».

– Биомолекулярная революция породила угрозу загрязнения биосферы разнообразными типами трансгенных живых существ.

– Революция нанотехнологий (помимо всех иных опасностей) угрожает такими техногенными катастрофами, как «серая слизь» и «черная топь».

– Взрывоподобное развитие компьютерных и когнитивных наук, информатики и индустрии технологий планетарных компьютерно-медийных сетей таят в себе угрозу информационного тоталитаризма.

Породив все эти непредвиденные последствия, превратившие планетарный социум в глобализирующееся общество рисков , наукоемкое будущее как бы посмеялось над творцами нововременного футуропроекта. И именно это обстоятельство поколебало былое доверие к гранднарративу о науке как о « великой спасительнице всего человечества». Отсюда и нынешнее недоверие к сциентистским предрассудкам гуманизма, оценивающем революционаризм в науке и технике как гарант сколь угодно длительного сохранения человеческого бытия в мире.

Вступление человечества в новый этап научно-технологической эры связан с двумя мировоззренческими поворотами, осуществленными мировой философией в последние десятилетия. Первый – это поворот от проблем, порожденных НТР, к проблемам, порождаемым перерастанием НТР в революцию сверхтехнологий. Второй – от сциентизма Модерна к технологизму Постмодерна. Названные мировоззренческие повороты изменили нововременной дискурс о гуманизме. Среди его участников все чаще раздаются голоса, предупреждающие нас, что нет никак гарантий того, что такие брендпроекты ХХI века, как проект «Геном», «Геном человека», Нанотех, Биотех, проект Искусственного Суперинтеллекта, Наномед, Инфотех, Нейротех, не постигнет та же участь, которая постигла великий проект Модерна.

Учитывая все это, нетрудно понять, почему мы сегодня воспринимаем надвигающееся на нас наукоемкое будущее не с восклицательным знаком, а с огромным знаком вопроса.

Гуманизм позднего Модерна, превративший человека в творца и пользователя все более могущественных сверхтехнологий, подвергает все более рискованным преобразованиям не только биокосмос, социокосмос, но и человеческую природу. Такой человек радикально отличен от человека раннего Модерна.

Действительно, человек раннего Модерна был свободен в выборе вещей, одежды, обстановки, жилья, семьи, города, страны. По своей воле он мог свободно изменять свои личностные (моральные, мировоззренческие, интеллектуальные) качества. Однако манипулировать своим геномом, своей телесностью, своей фигурой, своим полом он не мог. Все это предопределяла мудрая природа. Технологии того времени не позволяли человеку манипулировать и биокосмосом планеты. Человеку раннего Модерна была не по силам задача превращения царства биологических видов планеты в планетарную сеть биофабрик, биоферм, биореакторов по производству полезных веществ для одного единственного вида – Homo sapiens'a. Именно поэтому в те времена никто и не воспринимал гуманизм как биополитику Homo sapiens'a по отношению ко всем остальным биологическим видам планеты.

На изломе ХХ и ХХI веков ситуация резко изменилась. Человек, ставший творцом сверхтехнологий, приобретает возможность манипулировать хранилищем своей наследственной информации, своей иммунной системой, своим интеллектом, своим образом жизни. Ничего подобного не должно было бы происходить с точки зрения гуманизма Нового времени.

Если бы этот гуманизм был прав, то с егодня биомедики не имели бы возможности с помощью технологий пренатальной диагностики изменять геном эмбриона по заказу родителей с целью предотвращения неизлечимых болезней, усиления иммунной системы ребенка, его интеллекта и совершенствования других его био-социальных качеств.

Однако в ХХI веке пренатальная диагностика становится рутинной медицинской практикой.

С философской точки зрения, этот факт, означает, что в эру сверхтехнологий, свобода человека, которую ему якобы гарантировал гуманизм, лимитируется задолго до его рождения.

О какой свободе человека может идти речь, если биомедицинские технологии управляют судьбой человека, начиная с его эмбриона, т.е. задолго до его рождения?

Разве практика такого управления судьбой ребенка не означает, что человек становится не самоцелью, а объектом био-медицинских технологических манипуляций?

Состоятельные родители ребенка, пользуясь услугами генных инженеров, имеют возможность не только выбрать пол будущего ребенка, его телесные качества, иммунную систему, особенности интеллекта, но и во многом предопределить его грядущую био-социальную судьбу, его образ жизни.

Разве все это не означает, что в эру все более дерзких преобразований фундаментальных первооснов человеческой жизни все прежние метафизические представления о вечной сущности человека, о божественной человеческой природе, уступают место трансгуманистическим представлениям, порождаемым геномикой, наномедициной, нейрологией, нанофармакологией, когнитологией и другими генно-инженерийными науками о человеке?

При всем огромном значении этих научных представлений, они пока не дают исчерпывающе полную картину фундаментальных первооснов планетарной жизни. Их не достаточно для предсказания возможных последствий, порождаемых современными медико-биологическими вмешательствами в эти первоосновы. А это значит, что развертывая научно-технологическую экспансию в фундаментальные первоосновы планетарной жизни, биомедики-гуманисты берут на себя многое из того, что прежде исполняла мудрая природа. С помощью все более могущественных сверхтехнологий они (далеко не без риска) вторгаются в фундаментальные первоосновы планетарной жизни и изменяют их по своему усмотрению. Подвергая фундаментальные первоосновы планетарной жизни все более дерзким преобразованиям, они тем самым ставят на кон мир живого.

Какие чувства испытывают сегодня приверженцы гуманизма?

Предельно краткий ответ на этот вопрос таков:

Они испытывают одновременно два чувства. С одной стороны, – чувство восхищения достижениями индустрии сверхтехнологий, а с другой, – чувство глубокого беспокойства за участь человека в условиях нарастания лавины глобальных негативных последствий.

Гуманисты гордятся достижениями нобелевских лауреатов, позволяющих биомедикам вторгаться в самые фундаментальные первоосновы мира живого, расщеплять субстанцию жизни, редактировать генетическую информацию любых живых организмов. В таких вторжениях они видят залог грядущих успехов медицины.

Их радуют тучные стада трансгенных животных, обильные урожаи, убираемые с бескрайних полей трансгенных сельскохозяйственных культур.

Однако подспудно их тревожит то обстоятельство, что планета Земля со всей ее флорой и фауной превращается в своеобразную лабораторию для нано-био-гено-нейро-компьютерно-сетевых инжинирингов, клонингов, компьютингов. Практика использования таких инжинирингов, клонингов, компьютингов обрекает наш социум на трансгенное будущее с неотвратимой угрозой технологической сингулярности.

Осознавая все это, современные гуманисты признают, что, даже те творцы технонауки, которые создают инжиниринги, клонинги, компьютинги исключительно ради применений во благо человечества, не имеют морального права не учитывать, что общество, в котором они живут, состоит отнюдь не только из высокоморальных граждан. Игнорирование этой особенности нынешнего человеческого общества чрезмерно идеализирует его. Живя в реальном обществе, творцы сверхтехнологий ведут себя так, как если бы они жили в идеально совершенном обществе, нравственные качества граждан которого ни в чем не уступали качествам Бога. Такая идеализация не освобождает их от моральной ответственности за то, что в обществе найдутся граждане, которые станут применять достижения ученых во зло человечеству. Это означает, что творцы сверхтехнологий не имеют права на «моральный идеализм».

В эпоху раннего Модерна такой «моральный идеализм» был еще терпим. В эру же сверхтехнологий он гибелен для человечества. Собственно поэтому новые поколения творцов генно-инженерийных наук должны ясно понимать, что создаваемое ими наукоемкое будущее способно подвергнуть иронии самые гуманные, самые благородные их намерения.

Литература

•  Книга бытия 2: 8-17.

•  В.С. Лук'янець Сучасний філософський дискурс про методологічну культуру//В.С. Лук'янець, О.М. Кравченко, Л.В. Озадовська Сучасній науковий дискурс: оновлення методологічної культури. К. – 2000. С. 13-70 .

•  См.: Подорога В.А. Власть и познание (археологические поиски М.Фуко) // Власть. – М, 1989. – 258 с.; Тищенко П.Д. Биовласть в эпоху биотехнологии. М.: ИФРАН, 2001. – 177 с.; Чешко В.Ф., Кулиниченко В.Л. Наука, этика, политика: социокультурные Аспекты современной генетики. Киев: ПАРАПАН, 2004. –228 с.; Глазко В. И., Чешко В. Ф. Г. Опасное знание» в «обществе риска» (век генетики и биотехноло­гии). - X.: ИД «ИНЖЭК». - 2007.- 544 с.

•  Подорога В.А. Власть и познание (археологические поиски М.Фуко) // Власть. – М, 1989. – С. 223.

•  См. Марков Б.В. Ницше в России и на Западе // От Гегеля к Ницше, революционный перелом в мышлении XIX века. СПб : Владимир Даль. - 2002.

•  Фукуяма Ф. Наше постчеловеческое будущее: Последствия биотехнологической революции. - М.; ООО «Издательство ACT»: ОАО «ЛЮКС». - 2004. – С. 15.

•  Фукуяма Ф. Там же. - С. 15.

•  См.: Лук'янець В.С. Філософія науки перед світоглядними викликами часу // Світоглядні імплікації науки. − Київ. – 2004.

•  Кант И. Соч. в 6 т.- М., 1965. - Т. 4. - Ч. 1. - С. 414.

•  Naughton J. What is «technology»? In «Teaching Technology», London , The Open University, 1994-1995. Pp. 7-12.

•  См .: CuberPhilosophy. The Intersection of Philosophy and Computing. Edited by James Moor & Terre». Bynum, Dartmouth Colege, Southern Connecticut State University . November. - 2002.

автор: В.С. Лукянец